Нана-анархия

Парижский Центр Помпиду закрылся на капитальный ремонт, но не прекратил работу. В конце июня он представил свою первую выставку вне родных стен, в Гран-Пале,— ретроспективу одной из легендарных творческих пар XX века, Ники де Сен-Фалль (1930–2002) и Жана Тенгели (1925–1991). Художники и скульпторы, друзья, любовники и супруги, соавторы и соперники — они делили жизнь и искусство, выставки и коллекционеров, живя так, словно невозможного не существует. А помогал им в этом Понтус Хультен (1924–2006) — шведский куратор, первый директор Центра Помпиду и неутомимый двигатель всех их самых смелых и утопических замыслов.

Текст: Мария Сидельникова

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Меркурий-супермен

Франко-американская аристократка, стреляющая из двустволки по картинам, колоритный швейцарец-левак, играющий в гигантские машинки, и хваткий шведский куратор, придумавший новую модель современного музея. Чудо-женщина, Меркурий-супермен и Прометей, как они сами друг друга называли,— эти трое могли встретиться только в Париже 1960-х, кипевшем свободой, идейной борьбой и творчеством.

На кадрах кинохроники, открывающей выставку, мелькает город, сияющий благополучием «славного тридцатилетия». Чинные османовские фасады Левого берега, узнаваемые брассери, табачные лавки, киношные «ситроены». По улицам ходят легкие француженки с высокими хвостами — по последней моде, как у Катрин Денёв в «Шербурских зонтиках». Они изящно пробираются сквозь толпу зевак, чтобы посмотреть — нет, не на орущих бастующих, а на разудалую арт-демонстрацию: по бульвару в сопровождении духового оркестра вышагивает диковинная машина, этакая гора металлолома на огромных колесах. Девушки хихикают, машина грохочет.

Автор шествия узнается и без появления в кадре — это швейцарский художник Жан Тенгели, создатель кинетических саморазрушающихся скульптур, один из «новых реалистов», которые объединились в Париже против лирической абстракции и мира потребления — во имя всего спонтанного, свободного и эпатажного. В карнавал и праздник Тенгели превращал все вокруг — от вернисажей до собственных похорон: кадры этой разудалой процессии, пляшущей рядом с его гробом по улицам родного Фрибура, ждут зрителей в финале выставки.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Сын рабочего и поклонник Карла Маркса, Тенгели с юности впитал идеи анархизма. Вслед за дадаистами он презирал официоз и систему. Искусство, по его убеждению, принадлежит не музеям и тем более не рынку — оно принадлежит народу. В Швейцарии он учился на оформителя витрин. Но какие там витрины! Его конструкции не задерживались даже в выставочных залах — большинство работ он попросту уничтожал.

То, что уцелело, сегодня свезено со всего мира в Гран-Пале. Некоторые машины до сих пор на ходу — и кураторы называют это не иначе как чудом. Так, разрешение включить несколько секунд «Балета бедняков» (1961) согласовывали с владельцем, швейцарским Музеем Тенгели. После месяцев переговоров наконец утвердили: ровно восемь секунд.

Висят себе на проволоках протез в красном чулке, дырявая кастрюля, лисий хвост, вытянутая ночнушка и прочий домашний хлам. И вдруг — грохот, лязг, скрип! Не успеешь осознать, что происходит, как все это колоритное барахло срывается в бешеную пляску — и так же внезапно замирает. «Надо изобрести машину, чтобы освободить человека от рабства!» — громыхал со своих арт-баррикад Тенгели.

Во Францию он переехал в 1952 году вместе с первой женой, художницей Эвой Эппли. Спустя два года пара получила мастерскую в легендарном тупике Ронсена на Монпарнасе — по соседству с Константином Бранкузи, Ивом Кляйном, Марселем Дюшаном и другими героями французской истории искусств. Творческая жизнь Тенгели с тех пор уверенно встала на колеса.

«Жан в Париже чувствовал себя как рыба в воде,— будет вспоминать Ники де Сен-Фалль.— Потеряв свои национальные корни, он стал гражданином Искусства. Оно стало его страной, его смыслом жизни и его пламенем». Механизмы, которыми он снабжал и картины (за него их рисовала машина, водя карандашом по холсту), и объекты, были не просто игрой — они были его жизненной философией, панацеей от неподвижности, консерватизма, прошлого.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Образ бунтаря-пролетария он поддерживал всю жизнь. В юности — по убеждениям, позже — скорее по привычке, да и девушкам нравилось: носил народные мохнатые усы и брови, синий рабочий комбинезон, как у отца, рычал, как его машины, и тоже не мог оставаться без движения.

Прометей-Кутузов

В 1954 году Жан Тенгели встретил родственную душу — человека, который стал его наставником и соратником на всю последующую жизнь: шведа Понтуса Хультена. Ники де Сен-Фалль сравнивала его с Прометеем: «приносит людям огонь, но и сам страдает из-за этого». Встреча оказалась решающей для них обоих. В родном Стокгольме Хультен изучал историю искусства, работал в Национальном музее изящных искусств, сам был не прочь встать к холсту и регулярно бывал в Париже, где с увлечением следил за художниками-кинетистами. Увидев «механические картины» — те самые «метамеханики» Тенгели, на его первой столичной выставке в небольшой галерее Арно, он был настолько поражен, что отказался от собственных художественных амбиций и полностью посвятил себя кураторской деятельности.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Хультен устраивал выставки своему протеже в Париже, Нью-Йорке и Стокгольме, с Дюшаном и Колдером, и писал о нем статьи и книги, снимал кино, осмыслял, анализировал, масштабировал. «Движение в искусстве нарушает статичное представление о мире и обществе <...> это искусство воплощает чистую анархию во всем ее великолепии...» — кураторские формулировки Хультен чеканил гораздо талантливее, чем картины, и ими же готовил идеологическую почву для будущих музеев современного искусства, которые ему предстоит вскоре возглавить. В 1960–1970-е арт-рынок во Франции только зарождался, институциональная машина еще не включилась, информационная инфраструктура тоже только выстраивалась — журнал Art Press появился лишь с началом строительства Центра Помпиду, или, как его еще называют, Бобура. Но уже тогда Хультен был всем сразу: куратором, публицистом, галеристом, продюсером, коллекционером, соавтором — влиятельнейшей фигурой при художнике, и без него сегодня просто немыслим мир современного искусства.

Жан Тенгели со своим непредсказуемым характером и неиссякаемой энергией нуждался в таком человеке: в страстном анархисте и провокаторе в том, что касается взглядов на искусство,— как он сам. Вместе с тем Хультен был талантливейшим стратегом и дипломатом — эти качества позволили ему сделать блестящую институциональную карьеру. «Если он хотел избежать обсуждения, то делал вид, что не понимает по-французски <...> как генерал Кутузов в "Войне и мире", который спал на всех стратегических совещаниях, но все знал и всегда добивался своего»,— с иронией вспоминал Тенгели о друге. Этот «дар Кутузова» особенно пригодился Хультену в конце 1970-х — в напряженных переговорах с СССР при подготовке масштабных обменных выставок «Париж—Москва» и «Москва—Париж».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 4

Экспозиция выставки «Ники де Сен-Фалль, Жан Тенгели и Понтус Хультен»

Фото: Audrey Laurans

Экспозиция выставки «Ники де Сен-Фалль, Жан Тенгели и Понтус Хультен»

Фото: Audrey Laurans

Экспозиция выставки «Ники де Сен-Фалль, Жан Тенгели и Понтус Хультен»

Фото: Audrey Laurans

Экспозиция выставки «Ники де Сен-Фалль, Жан Тенгели и Понтус Хультен»

Фото: Audrey Laurans

Чудо-женщина

Ну а пока — Париж, знаменитый тупик Ронсена, 80, куда однажды заглянула молодая пара: американский писатель Хэрри Мэтьюз и его жена — 25-летняя красавица-аристократка Ники де Сен-Фалль. Наследница старейшей французской семьи, она выросла в патриархальном достатке между Манхэттеном и фамильными шато во Франции. Этой же семьей была и искалечена: авторитарная мать-домохозяйка навсегда отбила желание заводить свой домашний очаг — она станет прототипом многих ее работ, в частности серии скульптур «Всепоглощающая мать». Следом в 11 лет Ники пережила инцест. «Мой отец, этот банкир, этот аристократ, запустил мне в рот...» — напишет она уже своей дочери спустя 50 лет о том страшном «змеином лете». Разноцветные рептилии будут снова и снова выползать и в скульптурах, и в рисунках на протяжении всей ее жизни. Чтобы поскорее выбраться из этого змеиного клубка, в 18 лет она вышла замуж за друга юности Хэрри Мэтьюза. Работала моделью, родила двоих детей, пережила тяжелейшую депрессию, попытки самоубийства, лечение в психиатрической клинике — память ей выжигали электрошоком. К жизни ее в итоге вернуло искусство. Отдалившись от мужа и детей, в уединении она рисовала идиллические семейные портреты, собирала странные коллажи и лепила толстые женские фигурки, далекие от буржуазных канонов, с плавными, несимметричными линиями в духе Гауди, чье творчество впечатлило ее во время поездки в Барселону.

Но еще сильнее оказалось впечатление от визита в художественное общежитие в тупике Ронсена. Оно же стало и судьбоносным. Воды нет, еда черт-те какая: варят кашу из топора, из него же делают картины. Никаких порядков, ограничений, норм, религий. Главная вера здесь — свобода и искусство. «Плохому парню» достаточно было одного жеста, чтобы завоевать сердце воспитанной аристократки,— он театрально затушил сигарету в масленке. Все предохранители слетели: она ушла из семьи, он расстался с женой. Но прежде чем они начнут работать в четыре руки, Ники де Сен-Фалль выстрелила сольно — в самом прямом смысле слова. Это начало 1960-х, расцвет перформанса, и она придумывает серию картин «Tirs» («Выстрелы»), которая и принесла ей международную известность.

На гипсовые холсты художница накладывала бытовые предметы — то же с виду барахло, что и у Тенгели,— покрывала белым слоем и «вшивала» внутрь мишени-капсулы с краской. А дальше — огонь!

Ники де Сен-Фалль стреляла по лидерам СССР и США, по ликам с икон, по тиранам и по своей прошлой жизни, по тем старым, нарывающим ранам: палила в кукол, в мать, в отца. С одной стороны — психотерапия, с другой — образцовый перформанс.

Выстрел менял форму картины, превращал действие в событие, а ее саму ставил на равных с мужчинами-художниками из круга «новых реалистов». Попробуй теперь назвать девушку с ружьем просто «рисующей женой писателя»! К 1963 году Ники выпустит весь пар и — сложит оружие. С этого момента начнется их совместная с Тенгели история творчества.

«Техника, Ники,— ничто. Важно только мечтать»

Она восхищалась классиками — Анри Матиссом, Пабло Пикассо, Анри Руссо, и сетовала, что не умеет рисовать. Он — говорил, что все это ерунда, главное — мечты, и возносил авангардистов — Казимира Малевича, Александра Колдера, Владимира Татлина. И сам рядом с ней, с этой «дикой архитекторшей», мечтал еще больше и монументальнее. «Держа в руках мой макет, Жан вливал в него свою электрическую душу... Я видела в нем супермена, а он во мне — чудо-женщину... Наше взаимное восхищение вдохновляло нас. Мы соревновались, чтобы поразить друг друга»,— будет вспоминать Ники де Сен-Фалль.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В 1963 году Понтус Хультен стал директором Moderna Museet в Стокгольме. Его амбиция была сделать музей открытым и доступным для всех, чтобы искусство, которое там выставляется, было понятно даже публике, далекой от культуры. Сегодня это — расхожее место, тогда — вызов и революция. И они придумали «Hon» (1966, в переводе со шведского — «Она») — уложили гигантскую «Нану» (на французском «nana» — фамильярное обозначение женщины, а теперь и название узнаваемых скульптур, придуманных Ники де Сен-Фалль) на пол на спину, а ноги раскинули в стороны. Зрители входили на выставку через вагину, и внутри их ждали всевозможные развлечения — и кинотеатр, и планетарий, и буфет. Предсказуемо разразился скандал. «Hon» прожила шесть недель при полных аншлагах — говорили, что даже рождаемость в шведской столице выросла,— и была разрушена. Уцелела только голова — ее, судя по архивным фотографиям с выставки в Гран-Пале, забрал себе в коллекцию сам директор музея. Впрочем, произведением искусства она не значится. Проходит как документ, свидетель истории.

Стокгольмский музей имел успех, и Понтуса Хультена пригласили в рабочую группу строящегося Центра Помпиду, он же стал и его первым директором. Демократизация музея, идеи коллективности, открытости, смелости Хультен продвигал и здесь. Ну а коллектив у него уже был готов. А Ники де Сен-Фалль и Жан Тенгели стали его программными художниками. Со своей «кутузовской» тактикой директор-варяг добился-таки для Бобура отдельного бюджета на закупки современного искусства — раньше все было либо на пожертвования, либо в дар,— приобрел немало работ своих подопечных в коллекцию Помпиду, а также сделал каждому по ретроспективе. Они же открывали новый музей. Подвешенный к потолку арт-аттракцион «Крокодром» встречал больших и маленьких зрителей в вестибюле. В нем был и «поезд призраков», и «абсурдная лавка», и моторы с конструкциями, приводящие всю крышу в движение, и в главной роли — впечатляющий монстр Ники де Сен-Фалль.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Фонтан Стравинского сделали уже гораздо позже, при Жаке Шираке, в 1983 году. Пригласили только Тенгели, а он ответил, что только с Ники. Согласились при условии, что без «Нан».

Лесной «Циклоп»

В зале Гран-Пале, посвященном «Циклопу» (1969–1994), звучит звериный крик. Тот же, что встречает посетителей в заброшенном лесу Мийи-ла-Форе недалеко от Фонтенбло. Именно туда стоит поехать, чтобы увидеть самый масштабный и безумный проект Ники де Сен-Фалль и Жана Тенгели. Ни одна фотография не передает размаха этой коллективной утопии — одной из крупнейших скульптур ленд-арта, тотального искусства вне времени и правил.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Жан Тенгели. «Циклоп», 1969–1994

Фото: Marc Domage © Adagp / Cnap

Жан Тенгели. «Циклоп», 1969–1994

Фото: Marc Domage © Adagp / Cnap

Жан Тенгели. «Циклоп», 1969–1994

Фото: Marc Domage © Adagp / Cnap

Идея могла так и не родиться, если бы Ники не отвезла его в Идеальный дворец почтальона Шеваля — тот всю жизнь собирал свой каменный замок мечты. Этот образец наивной архитектуры стал вдохновением для их собственного «лесного дома». Вернее — для Тенгели и его друзей-анархистов, утопистов, «новых реалистов».

Парка не было, но был лес — совсем рядом с загородным домом Ники. Землю купили за бесценок, без права на строительство. Мэр, знавший, каково это — иметь дело с артистами (в Мийи-ла-Форе жил Кокто, на грядки приезжал Диор), только шепнул: «Не просите разрешения. Я закрою глаза».

Работали вручную, еда часто заканчивалась, воду привозили. Готовили на костре. Кран пригнали всего дважды — чтобы поднять на двадцатиметровую высоту вагон времен Второй мировой, использовавшийся для депортаций. Главными союзниками Тенгели стали скульптор Бернхард Люгинбюль и сварщик, найденный по объявлению,— первоначально оговоренная стажировка на полгода затянулась на 20 лет. Швейцарский муравейник работал как часы, а заводил его, конечно, сам Тенгели. Это была тяжелая физическая работа на износ. Люгинбюль ехидничал: «Гулаг, ей богу!». Тенгели парировал: «Ангелы в лесу».

Голову «Циклопа» вырастили между четырьмя деревьями, песчаный грунт залили бетоном. Идея зеркальной мозаики принадлежит де Сен-Фалль. Внутри установили действующий механизм — он до сих пор работает — и театр. В пьесе «Бутылка и молоток» угадываются роли: вибрирующая трепетная бутылка и влюбленный самец-молоток. Все заканчивается, как и положено в мужском мире анархистов, ударом и осколками.

Войну полов Ники де Сен-Фалль и Жан Тенгели разыгрывали и на сцене, и в жизни, будучи вместе и уже порознь. В искусстве чаще побеждали его «машины», но в жизни последнее слово оставалось все же за ее «Нанами». После смерти Тенгели она завершила проект, государственное признание помог выхлопотать Понтус Хультен. В 1997 году «Циклоп» стал частью коллекции Центра Помпиду, а недавно был полностью отреставрирован. Теперь к анархии можно приобщиться в лесу Мийи-ла-Форе — строго по записи и с гидом, и в Гран-Пале — до 4 января 2026 года.