Тарковский, Пастернак, контрабандисты, рабы и Пушкин

Итальянский театр, британская сатира, российское кино- и литературоведение, шведские сказки и история в числах — главные новинки форума в обзоре Weekend.

Текст: Владимир Максаков

Андрей Плахов «Тарковский и мы. Мемуар коллективной памяти»

«Редакция Елены Шубиной»

Далеко не «еще одна книга о Тарковском». Режиссер, его судьба и картины становятся камертонами эпохи — и человеческого существования. Зрители живут от одного фильма Тарковского до другого, и Андрей Плахов напоминает, что для многих они были своего рода медитациями, позволяющими лучше понять себя. Парадокс, но кажущееся «искусство для искусства» говорит в этом случае и о тоске по вечным темам, и о заботах дня сегодняшнего. Из откликов о Тарковском складываются разговоры, из просмотра и анализа его фильмов рождается творчество многих других режиссеров. В итоге перед читателем возникает уникальная мозаика, где Тарковский является только осью, вокруг которой складываются фильмы, книги, а в итоге и сама жизнь. Это наполняет «конец прекрасной эпохи» новым смыслом, который, увы, раскрывается гораздо позже ее ухода.

«Бездна. Антология современной итальянской драматургии»

Перевод: Яна Арькова, Татьяна Быстрова, Мария Ляпунова
«Носорог»

Пять пьес, которые идут на современной итальянской сцене. Написанные в разных жанрах для разных театральных площадок (и даже не для них — неслучайно частое слово «неуместность»), они объединены сценичностью и необходимостью тесного контакта между режиссером, артистами и зрителем. Театр этих пьес построен на сложных взаимосвязях (и взаимозависимости), его ключевой чертой кажется открытость и моментальность реакции на происходящее в стране, в мире и в человеке — и сопутствующий поиск языка, ибо каждое событие должно быть выражено особым образом. Конфликты в этих пьесах обострены, но действие при этом минималистично до такой степени, что их можно поставить, пожалуй, даже школьной труппой. Театр всегда был одним из самых «итальянских» видов искусства, и актуальность реанимирует традицию, открывая множество интерпретаций.

Джонатан Коу «Проверка моей невиновности»

Перевод: Шаши Мартынова
«Фантом Пресс»

Умная и грустная сатира, направленная против того поколения, к которому принадлежит и сам британский автор. Это начинает литературную игру: одна из героинь политического детектива хочет написать «уютный» детектив — как будто только через такую рефлексию и можно говорить всерьез. Автор предчувствует, что традиционная цикличность правительств консерваторов и лейбористов может сейчас дать сбой,— но, кажется, все-таки ошибается. Текст насыщен реалиями — от «Брексита» через СВО к смерти королевы Елизаветы — и в этом смысле читается как исторический роман, к тому же с великолепным описанием Кембриджского университета. В идейном конфликте отцов и детей, как ни странно, именно политика выступает полем для переговоров. Детектив как способ высказаться о происходящем в мире — и одно из самых оригинальных размышлений о современном консерватизме.

Екатерина Манойло «Золотой мальчик»

«Альпина. Проза»

Роман с важным экскурсом в историю, где есть место и дальневосточным лагерям, и контрабандистам. Охота идет не только за золотом, но и за теми людьми, которые могут его найти. Герои сказочны — хотя и убедительны — почти до противоположности, так что быстро понимаешь: книга куда более реалистичная, чем кажется. Золото остается вечным если не металлом, то мерилом ценности, приложимым в равной мере и к древности, и к нашим дням. Отсюда ясно, что оно вызывает неподдельные чувства, а борьба за него длится вечно. Кажется, что для автора оно остается в своем роде человечным — только этой валюте присуще некое подобие благородства. Фигура мальчика, чующего золото, конечно, символична, ибо такой во всех смыслах проникающий в землю и душу взгляд требует чистоты и невинности. Главное, наверное, жанр: новая сказка-притча переосмысляет семейные отношения и странную детскую одаренность.

Анна Сергеева-Клятис «Москва Бориса Пастернака. О город! О сборник задач без ответов!»

«Бослен»

Книга о поэте и его городе. Пастернаковскую лирику во многом пронизывают городские метафоры и реалии. Пастернак открыл в пространстве города практически неисчерпаемый поэтический потенциал. Урбанизм для него был не только символом модерна, но и особым миром со своими законами и правилами. Москва приковывала его внимание скоростью изменений и реакцией на то происходящее, очевидцем и летописцем которого и был Пастернак,— в итоге его город нес на себе следы Истории и историй. Этому и многому другому посвящена книга, рассказывающая через автобиографический миф о взаимном влиянии города и поэта. Не только Москва повлияла на поэтику Пастернака, но и его стихи помогли москвичам по-новому взглянуть на свои улицы и дома. Серьезное исследование, которому к тому же прекрасно читается.

Тимоте де Фомбель «Альма. Свобода»

Перевод: Тимофей Петухов
«Самокат»

Последняя часть трилогии о приключениях темнокожей девочки Альмы, бегстве от рабства к свободе — и осмысление французской революции глазами подростков. Конфликт предсказуем и до ужаса — того самого якобинского террора — логичен. Почему, если революция началась за все хорошее и против всего плохого, она обернулась массовыми казнями под лозунгом утверждения добродетели — и даже не сразу освободила рабов? Подростковый взгляд высвечивает этот великий и страшный парадокс как столкновение между мечтой и реальностью — как попытку воплотить в жизнь утопию. Как будто наивные впечатления передают не только страх перед террором, но и последнюю надежду на лучшее и справедливое устройство общества. Это напоминание, что революция — трагедия прежде всего молодых, которые хотят жить иначе и готовы ради этого рискнуть всем. Очень важная (при всей условности) попытка вернуть голос ребенку, понимающему больше, чем взрослые,— но не всегда умеющему об этом сказать.

Владимир Турчаненко, Дмитрий Цыганов «Пушкин наш, советский!»

«Новое литературное обозрение»

Одна из самых необычных книг о Пушкине. Историки литературы детально анализируют, как в сталинское время из Пушкина делали сакральную фигуру, реконструируют культурные механизмы и ставшие неприкасаемыми трактовки отдельных стихотворений — и ключевой для эпохи статус классика. Многие действующие лица использовали такой вариант литературоведения как трамплин для академической карьеры, а сотворенная ими версия пушкинского мифа просуществовала с незначительными изменениями едва ли не до юбилея 1999 года. Впрочем, параллельно с ней — и по контрасту — начала формироваться и другая линия пушкиноведения, делавшая его ближе и понятней читателю. Никакая «политика в области культуры» над Пушкиным не властна, его творчество ломает все и всяческие границы, и сегодня он вновь «другой», чем был в советское время.

Дэвид Фостер Уоллес «Бледный король»

Перевод: Сергей Карпов
АСТ

Неоконченная книга одного из главных американских писателей конца XX века, которого сегодня считают едва ли не визионером. Роман посвящен налогообложению и бухгалтерскому учету. И это не шутка: калькуляция, желание высчитать стоимость во всех ее проявлениях, предстает жутковатой — хоть и переосмысленной на постмодернистский лад — метафорой современности. Экономика современного человека далека от древнегреческой oikonomia — искусства ведения домашнего хозяйства. Но при этом именно она, увы, становится языком описания (для) самого человеческого существования. Измерение успеха в деньгах — вершина айсберга. Беда куда глубже: в расчислении не только жизни человека, но и общества, и природы. Бюджет, дебет и кредит служат способами мыслить. Неудивительно, что этот текст почти полностью лишен иронии других книг автора — и дописать его он не смог. Впрочем, в незавершенности есть своя прелесть: читатель может многое домыслить сам и лучше понять, что было предугадано, а что нет. Может, у этой истории и не такой уж грустный конец?

Гуннар Улоф Хюльтен-Каваллиус, Джордж Стивенс «Шведские народные сказки»

Перевод: Анастасия Тишунина
«Городец»

Чертова дюжина шведских сказочных историй. Еще одно чудесное пополнение коллекции переведенных на русский скандинавских сказок — к тому же в великолепном оформлении. Места их происхождения отражают почти всю культурную географию Швеции. Обработавшие их фольклористы сохранили гораздо больше, чем убрали, и эти тексты можно считать аутентичными, свидетельством чему «доброта» одних и «жестокость» других. Самое необычное впечатление: из чтения возникает эффект хюгге, скандинавского уюта,— и это даже несмотря на троллей, которые не муми. Почти все персонажи сказок хорошо известны русскому читателю, и встреча с ними только усиливает впечатление узнавания. Где-то в глубине текста угадываются отсылки к истории, к борьбе христианства с язычеством — следить за этим очень интересно. Пока читаешь эту книгу, ловишь себя на том, что сказочные сюжеты не просто никуда не исчезли, но иногда помогают лучше понять наш мир. Возможно, потому что рациональности осталось не так много и надо надеяться на чудо.

Рюд Хисген, Адриан ван дер Вейл. «Человек читающий. Значение книги для нашего существования»

Перевод: Екатерина Асоян, Ирина Михайлова
Издательство Ивана Лимбаха

Книга на востребованную сегодня тему культуры чтения (и чтения культуры) — и уже в силу этого о рефлексии. Читается она с ностальгией: описанный в ней прекрасный культурный проект в просветительском духе — как книги постепенно меняют жизнь к лучшему, формируя критическое мышление,— кажется, снова не удался. Но это не должно отменять той простой истины, что из существования книги как главного способа сохранения и передачи письменного знания возникло особое сообщество homme de lettres, людей букв, слов, письма, культуры и науки в широком смысле. Чтение и анализ текстов стали одним из ключевых методов постижения мира, а история идей — одной из самых убедительных гуманитарных концепций. Из обсуждения книг мучительно долго рождалось искусство говорить и договариваться, и оно кажется сегодня особенно важным. В конце концов, чтение — тоже диалог.

Фестиваль продлится до 7 июня.