Великолепная Семиха
Для которой в Хамбургер Банхоф построили сцену
В Берлине еще можно успеть увидеть первую в Германии ретроспективу турецкой художницы, актрисы и оперной певицы Семихи Берксой (1910–2004). Выставку «Поющая в полный цвет» устроили в Хамбургер Банхоф, Национальной галерее современного искусства, где обычно показывают художников других, младших поколений, но госпожа Берксой, отважно блиставшая в постановке Роберта Уилсона в возрасте 89 лет, может утереть нос молодежи.
Экспозиция выставки «Семиха Берксой. Пение в полном цвете» в Музее современности в Берлине
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy & GALERIST
Экспозиция выставки «Семиха Берксой. Пение в полном цвете» в Музее современности в Берлине
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy & GALERIST
Залы заливает чарующий голос — звучит «Аида», но «Тоска» была бы лучше. Заглавная партия «Тоски» как будто специально написана для Семихи Берксой — и не только потому, что идеально подходит для ее бархатистого драматического сопрано, ей как раз больше шел немецкий репертуар. Любовь певицы и художника, брошенного в тюрьму, богема на фоне тектонических сдвигов истории — это в общих чертах и есть центральный сюжет ее жизни, что оказалась длинной и обошлась без столь трагического, как в опере, финала. Vissi d’arte, vissi d’amore — я жила для искусства, я жила для любви. Долго и относительно счастливо, от Ататюрка до Эрдогана, невзирая на обстоятельства и превозмогая обстоятельства, потому что иначе долго не выйдет, а в Турции, как и в России, надо жить долго.
Архитектура выставки отсылает к театру: из затемненного фойе посетитель попадает в ярко освещенный зрительный зал, он же — сцена с кулисами, на которых закреплены огромные картины на оргалите, фантазии на темы нескольких опер, сыгравших важную роль в ее карьере. Семиха Берксой любила большой формат — наверное, оттого, что всегда хотела быть в центре внимания, ловить на себе восхищенные взгляды. Частная жизнь? У нее не было частной жизни — был один бесконечный спектакль, перформанс, все на публику. Автопортреты художницы поражают слишком ярким, почти как клоунский грим, макияжем: это не художественное преувеличение — она действительно не скупилась на косметику, утверждая, что ее лицо тоже холст. Ах, эти фотографии с вернисажей — высокие каблуки, глубокие декольте, алые платья haute couture, примадонне под девяносто, она позирует на фоне своей автобиографической живописи. Вернее, она не позирует — она играет примадонну.
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Фото: © Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Осенью 1999 года Трейси Эмин, одна из «молодых британских художников», кстати, наполовину турчанка, представила в Тейт, на выставке финалистов премии Тёрнера, инсталляцию «Моя постель» и прославилась на весь мир: смятые простыни, грязное белье, презервативы, окурки, объедки, бутылки — пейзаж после битвы с депрессией и отчаянием. Семиха Берксой приняла вызов: месяц спустя обстановка ее спальни как тотальная инсталляция была показана на выставке «Поворотные моменты» в Художественном музее Бонна. Королевская опочивальня, завешенная простынями,— в конце 1980-х художница перешла с оргалита на простыни) в исповедальных рисунках. Никакой депрессии, никаких роптаний на судьбу, которая далеко не всегда была к ней благосклонна.
В полутемном фойе, что служит прологом к выставочной пьесе, крутят кино. Вообще-то Семиха Берксой сыграла в первом турецком звуковом фильме «На улицах Стамбула» (1931), но показывают не его, а музыкальную комедию «Слово едино, Бог един» (1932), и это понятно: героине выставки досталась эффектная роль Феминистки (так ее персонаж назван в сценарии), и она предстает в образе флэппера — короткая стрижка, короткая юбка, на сцене варьете — так и вовсе трико. Обе картины снял ее учитель и друг, режиссер Мухсин Эртугрул, основоположник нового турецкого театра и пионер турецкого кинематографа. Слова «первый» и «пионер» будут очень часто встречаться в биографиях госпожи Берксой и ее друзей: все они, вышедшие из среды вестернизированной творческой интеллигенции Стамбула, стали авангардом культурной модернизации при Ататюрке (сам Ататюрк снялся в фильме Эртугрула «Нация просыпается», главном киноманифесте кемализма). Берлинскую выставку сделали директора Хамбургер Банхоф Сэм Бардауил и Тилль Феллрат — в кураторской среде трудно найти лучших специалистов по раннему модернизму в странах Ближнего Востока. Выставка полна дипломатичных умолчаний: культурные модернизации редко обходятся без репрессий, Семиху Берксой они затронули по касательной, но Сэм Бардауил и Тилль Феллрат, много работавшие на Ближнем Востоке, знают, как обходить щекотливые вопросы.
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Свои театральные и кинематографические университеты Мухсин Эртугрул проходил в Берлине и в Москве — он был лично знаком с Рейнхардтом, Мурнау, Станиславским, Мейерхольдом, Таировым, Эйзенштейном, с некоторыми из них успел поработать. Через два рукопожатия Семиха Берксой была связана с доброй половиной революционеров европейской режиссуры. Сценарий к фильму «Слово едино, Бог един» написал Назым Хикмет, но в титрах он прячется под псевдонимом: вернувшись из СССР в Турцию, «романтический коммунист» то и дело попадал в тюрьму — и подлинное имя сценариста скрыли от греха подальше. Семиха Берксой начинала как драматическая актриса и сыграла в нескольких пьесах Назыма Хикмета, которого называла не только своим другом, но и возлюбленным. В донжуанских списках Хикмета она, правда, не значится, но его портреты писала до последних дней, и, кажется, роман все же не был плодом ее богатого творческого воображения.
Кроме фильма «Слово едино, Бог един» в фойе показывают портретную галерею: небольшие рисунки, выполненные маслом или пастелью на бумаге в конце 1950-х. Здесь собрались самые дорогие, близкие люди: родственники и богема, актеры, музыканты, художники, поэты, завсегдатаи литературно-музыкальных салонов Стамбула и Анкары (первый национальный оперный театр был учрежден в новой столице; стамбульским артистическим кругам, причастным к созданию турецкой оперы, пришлось временно переселиться в Анкару). Большинство зарисовок сделано во время этих домашних собраний — портретистке особенно милы актрисы и художницы, такие же эмансипированные модницы, как и она сама. В их ряду неожиданно появляется Элизабет Шварцкопф — Семиха Берксой училась с ней в одном классе Берлинской консерватории (Высшей музыкальной школы) и искренно восхищалась ею. Тот факт, что в 1940-м Шварцкопф вступила в НСДАП, восхищению не помешал, ведь искусство выше политики. Впрочем, в постановку турецкой «Тоски» политика вмешалась самым беспардонным образом.
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Фото: Courtesy Nachlass der Semiha Berksoy und GALERIST
Портрет и автопортрет — наряду с оперными фантазиями-аллегориями — станут главными жанрами примадонны, в них она отшлифует до блеска свой биографический миф. Портретные наброски 1950-х подчиняются одной простой экспрессионистской композиционной схеме, где линия не столько очерчивает, сколько называет изображаемые элементы: овал лица, глаза, рот, нос, прическа. Выглядит как детский рисунок или работы наивного художника, самоучки, но это впечатление ошибочно. На самом деле первым профессиональным образованием Семихи Берксой было не актерское или музыкальное, а художественное. Входящих в основной выставочный зал встречает портрет матери, в память о которой она и решила заниматься искусством. Мать, скульптор и живописец, умерла в 1918-м от испанки. Осиротевшую в восемь лет девочку воспитывали отец, банковский служащий по профессии и поэт по призванию, и дядя, врач и физиолог, по слухам номинировавшийся на Нобелевскую премию. В семье не препятствовали ее желанию стать художницей. В самом конце 1920-х Семиха Берксой брала уроки у Намыка Исмаила и Рефика Эпикмана, родоначальников турецкого модернизма, учившихся в Париже. Рисунки с обнаженной натуры свидетельствуют о том, что азы академической школы были пройдены успешно. Но сделанные тогда же автопортреты — короткая стрижка с челкой, кричащий макияж, она забавным образом походит на Ольгу Гильдебрандт-Арбенину с рисунков Юрия Юркуна — показывают, что экспрессионистские и артистические наклонности имелись у нее с самого начала.
Картина «Моя мать, живописец Фатма Саиме» (это одна из самых известных работ Семихи Берксой, год назад ее выставляли на Венецианской биеннале) была написана в середине 1960-х и являет зрелую манеру художницы. Она как будто бы забыла всю свою академическую науку и начинает изучать живопись с ее ранних шагов, с фаюмского портрета, коптской иконы и росписей катакомб, так что образ покойной матери, прижавшей к сердцу алый цветок, напоминает о Богородице и святых мученицах. В обращении к христианской иконографии вряд ли стоит искать признаки политического диссидентства — напротив, все это вполне вписывается в кемалистскую программу построения новой секулярной турецкой культуры. Семиха Берксой бросила изобразительное искусство ради театра и вернулась к живописи только в 1950-е, после двадцатилетнего перерыва. Возможно, она действительно многое забыла. Однако демонстративный отказ от школьных правил в нарочито примитивистской живописи, которую можно читать (порой буквально — изображения часто сопровождаются текстом) как бесконечный автофикшен, сегодня смотрится вполне по-феминистски. Словно бы роль, сыгранная в фильме «Слово едино, Бог един», стала ее жизненным амплуа.
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy und GALERIST
Выбор в пользу сцены был сделан в 1930-м: Семиха Берксой поступила в театральную школу, всерьез занялась вокалом, выступала в драме и оперетте, снималась в кино. Ключевой эпизод в ее театральной карьере отмечает большая аллегорическая картина «Опера “Озсой”» (1981), которую так и хочется сравнить с петровскими конклюзиями: в центре — художница в роли Айсим, олицетворения Турции, над ней этаким Богом Отцом в алой мантии из турецкого флага парит Ататюрк, вся поверхность оргалита покрыта текстами либретто вперемежку с мемуарами. В 1934 году в Анкаре состоялась премьера первой турецкой оперы «Озсой»: либретто основывалось на классическом памятнике персидской литературы, поэме Фирдоуси «Шахнаме»; постановка, рассказывающая о братской дружбе турецкого и иранского народов, была сделана по инициативе Ататюрка и приурочена к официальному визиту в Турцию Резы-шаха Пехлеви; режиссером спектакля особой государственной важности стал Мухсин Эртугрул; Семиха Берксой исполнила одну из главных партий; восходящую звезду турецкой оперной сцены заметили в высших политических сферах.
Еще одна оперная аллегория «Ариадна на Наксосе» (1987) — воспоминание о ее первом (и единственном) европейском триумфе. В 1936 году Семиха Берксой пройдет конкурсный отбор и получит государственную стипендию, чтобы продолжить вокальное образование в Берлине, в Высшей школе музыки. Три года, проведенные в столице Третьего рейха, будут самыми счастливыми в ее жизни, что подтверждают берлинские фотографии и письма. Летом 1939-го в Берлине устроили музыкальный фестиваль к 75-летию со дня рождения Рихарда Штрауса — консерватория в нем участвовала, ставили «Ариадну на Наксосе», Семихе Берксой досталась заглавная партия, рецензии были исключительно хвалебными, рейхсрадиовещание записало передачу про первую турецкую солистку на немецкой оперной сцене. В сентябре 1939-го ей пришлось вернуться в Стамбул — несмотря на то что Турция держала нейтралитет, турецких студентов отозвали на родину. Для нее это стало настоящей трагедией — нет, не Вторая мировая война как таковая, а то, что из-за войны она не получила консерваторского диплома. В 1942-м она приедет в Берлин, но восстановиться в Высшей школе музыки по каким-то бюрократическим причинам уже не сможет.
Впрочем, немецкая музыкальная культура не оставила ее и в Турции. Не всем так хорошо жилось и работалось в Третьем рейхе, как госпоже Берксой. В 1936-м, когда она, полная радостных предчувствий, отправилась в Берлин, в Анкару приехал режиссер Карл Эберт: после прихода к власти Гитлера «культур-большевик» Эберт, возглавлявший Национальную оперу в Берлине, бежал в Швейцарию, а позднее — с подачи Пауля Хиндемита, одного из многих немецких релокантов на берегах Босфора,— был приглашен в турецкую столицу налаживать консерваторское образование и оперное дело. Естественно, турецкое сопрано, столь удачно дебютировавшее в Германии, привлекло его внимание: в 1941-м Семиха Берксой блистала в заглавных партиях в «Мадам Баттерфляй» и «Тоске», поставленных Карлом Эбертом на сцене студенческого театра при консерватории в Анкаре. С последним спектаклем и были связаны ее политические неприятности, о которых она поведала не в живописной аллегории «Тоска» (1975), а в поздних интервью (на выставке об этой истории предпочитают умалчивать).
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy & GALERIST
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy & GALERIST
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy & GALERIST
Фото: Courtesy der Nachlass Semiha Berksoy & GALERIST
«Авторитарная республика» приветствовала культурное разнообразие, но не политическое разномыслие, особенно при диктатуре Инёню. В 1938 году военный трибунал приговорил Назыма Хикмета к 28 годам тюремного заключения с запретом публикаций, что обрекало поэта и его семью на голод. Друзья пытались ему помочь, в частности — заказами на переводы, которые можно было издавать под чужими именами. Вернувшись из Берлина, Семиха Берксой навещала своего возлюбленного в тюрьме Чанкыры — по легенде, именно он предложил ставить «Тоску», оперу с политическим подтекстом, про застенки и казни, и примадонна тут же попросила его перевести либретто на турецкий язык. Дальше все было как в авантюрном романе: министр просвещения наложил вето на перевод Назыма Хикмета, но Семиха Берксой упорно обивала пороги кабинетов высокопоставленных родственников поэта, коммуниста-аристократа, и в итоге получила разрешение на постановку с либретто, вышедшим из-под пера политзаключенного. 2 апреля 1941 года вся турецкая политическая элита с президентом во главе любовалась страданиями певицы Тоски и художника Каварадосси в исполнении Семихи Берксой и Нуруллы Ташкырана. Третий акт, где оба так красиво гибнут в темнице замка Святого Ангела, предусмотрительно не давали. Назым Хикмет слушал трансляцию оперы в прямом эфире турецкого радио в тюрьме Чанкыры.
Режим Инёню не простил ей этой выходки: в следующий раз она взойдет на турецкую сцену только в 1950 году, когда правящая партия проиграет выборы и будет избран новый президент. Она потеряет 10 лет, лучших в карьере оперной дивы: сбежит в Берлин посреди войны, вернется в Стамбул, выйдет замуж за известного пианиста, родит ребенка, во второй половине 1940-х будет изредка выступать в Вене и Байрейте. Но все же дождется турецкой «оттепели». С 1951-го по 1972 год станет солисткой Национального оперного театра Анкары, уйдет на пенсию, увенчанная лаврами, получит звание государственного артиста Турции. Первой партией, которую она исполнит в 1951-м в качестве примы нацоперы, конечно же, окажется Тоска. Живописная аллегория «Тоска» — уникальное произведение в творчестве Семихи Берксой. Это кинетическая картина-коллаж: руки героини вырезаны из картона и снабжены моторчиком, спрятанным с обратной стороны листа оргалита, так что фигура, как кукла-марионетка, может двигать конечностями. Словом, Тоска разводит руками — что еще ей остается делать?
Возвращение на оперную сцену совпало с возвращением к живописи. Поначалу выставочная карьера складывалась не очень успешно, но в 1997 году Семиха Берксой попала на Стамбульскую биеннале, чья тема «О жизни, красоте, переводах и других трудностях» так подходила к ее творческому пути, и на нее обрушилась слава. Ее заметил патриарх кураторского дела Харальд Зееман и пригласил участвовать в своих выставках, ее позвали на «Манифесту» и Венецианскую биеннале. В том же 1997-м Кутлуг Атаман, будущая звезда турецкого видео и кино, снял восьмичасовой видеофильм или, точнее, видеоскульптуру, посвященную первой турецкой примадонне. В 1999-м она выступала на сцене Линкольн-центра в спектакле «Смерть, разрушение и Детройт III» Роберта Уилсона — кажется, режиссер воспринимал ее не как оперную диву, а как турецкую Марину Абрамович, живое воплощение перформативности. Семиха Берксой, всегда немного опережавшая свое время, дождалась нужного момента: с художественной сцены еще не успели сойти «новые дикие», но на нее уже взбирался новый дикий перформанс, ему на пятки наступало феминистское искусство — она была всем этим сразу.
Записей Семихи Берксой, к сожалению, сохранилось мало — картин и рисунков гораздо больше, на берлинской выставке их около ста. Есть и самая последняя работа — 2002 года, рисунок маслом на двери холодильника. Разумеется, это автопортрет. Разумеется, в роли. В последней роли, сыгранной на сцене Стамбульского городского театра в 2001 году. В оперетте «Это сон». Разумеется, автором либретто был Назым Хикмет.