Чтобы читали

Новинки издательств о бесконечных ракурсах страшного лица войны

Российские и иностранные авторы снова и снова находят слова, чтобы рассказывать о событиях 80-летней давности.

Текст: Владимир Максаков

Ульрих Александр Бошвиц «Беглец»

Перевод: Татьяна Набатникова
«Книжники»

Одна из главных возвращенных из небытия книг, которую написал немецкий еврей о Хрустальной ночи — первом случае антисемитского насилия государственного масштаба в гитлеровской Германии. Самого события в тексте почти нет, автобиографический герой как если бы авантюрного романа — неудачливый беглец — постоянно встречает только его следы: разгромленная квартира, предательство компаньонов, невозможность узнать о судьбе родных, косые взгляды на улице. Все остальное дорисовывает его не совсем здоровое воображение. Не представляет он себе и картин насилия: слово «концлагерь» упоминается, но пока еще не ясно, что за ним стоит. Герой почти все время находится в движении — в основном в поездах,— пытаясь сбежать не только из рейха, но, конечно, и от своих страхов. В итоге перед нами предстает кафкианское наваждение, ставшее жуткой явью и написанное в лучших традициях модернизма, потоком сознания, с фирменной — и трагической — еврейской самоиронией. Роман неровный, но это — его достоинство: читатель присутствует при разрушении личности человека — страх разъедает душу и парализует волю к сопротивлению. Уникальный автофикшен, предчувствующий самые ужасные события холокоста.

Ромен Гари «Европейское воспитание»

Перевод: Валерий Нугатов
Corpus

Роман о партизанах, которые живут где-то между Польшей, Литвой и Украиной. Настоящий партизанский интернационал из поляков, украинцев, евреев сражается с немцами, любит, обустраивает быт и, конечно, отвечает на вечные вопросы. Французский классик верен себе и находит романтическую ноту даже в описании войны, так что его партизаны — люди, однажды потерпевшие поражение, но черпающие силы в сопротивлении,— слушают полонезы Фридерика Шопена и пишут прекрасные стихи и рассказы. Напоминание о странной человеческой изнанке войны и, как ясно из названия, история взросления. Отсылка к Европе понятна: она остается общей родиной тех, кто лишился своих стран и фантазирует теперь о других, тоже оказавшихся под оккупацией. Европа дала не только Просвещение, но и нацизм, и это тоже — при всей трагической иронии — «европейское воспитание». Роман историчен в высоком смысле: герои думают и говорят о европейской культуре и политике, их волнует коллективная ответственность и вина, их заботит будущее Европы, а вложенные в их уста мысли сложнее, чем кажутся. «Переизобретать» Европу должны они, ведь текст увидел свет в 1945 году и полон не только экзистенциального трагизма, но и осторожной надежды.

Оксана Кириллова «Виланд», «Инспекция», «Число Ревекки», «Исход»

«Альпина. Проза»

Четыре книги образуют один из важнейших текстов русской литературы последних лет о холокосте и войне. Главный герой делает карьеру в СС, не думая о происходящем. Поначалу это типичная биография нациста, разве что со множеством исторических совпадений, чтобы объяснить его приход в партию,— но без попытки понимания, ибо как можно понять человека, который по своей воле становится шестеренкой в механизме зла, пусть и не сразу очевидном? На его место можно поставить любого из тысяч эсэсовцев, он не думает, а действует, что придает романам необычный динамизм. Но чем дальше, тем больше картина усложняется. Автор не боится своего рода общих мест из литературы о холокосте: здесь есть и встреча с комендантом Аушвица, и двойственные отношения немца с еврейкой, и исторический детектив. Все вместе каким-то странным образом пробуждает сознание героя — вот только для чего? В конечном счете поражение от Красной армии необходимо для осознания другой катастрофы, постигшей немцев,— моральной. Четыре книги насыщены документальными материалами, многие свидетельства почти дословны, и благодаря этому текст необычайно убедителен.

Константин Криптон «Осада Ленинграда»

«ОГИЗ»

В Россию приходит один из самых необычных текстов о Ленинграде в войне. Настоящая фамилия его автора — Молодецкий, он был советским инженером, который пережил первую, самую страшную блокадную зиму, а после 1945 года прихотливой волей истории оказался на Западе. Это обстоятельство и предопределило уникальность его книги — он был первым, кто подробно рассказал об осаде города западному читателю. Понятно, что он мог говорить больше, чем в Советском Союзе, но делал это сдержанно, и в его тексте переплетены впечатления очевидца и оценки историка. Он предугадал многие направления современных исследований о блокаде, замечая, в частности, изменения в повседневном языке и обращая внимание на темы разговоров. Никуда не уйти от страшных свидетельств голода и холода, которые автор передает как отдельные рассказы,— десятилетия спустя они так же важны. Написанная историком-эмигрантом книга предстает сегодня своеобразным зеркалом, помогающим лучше понять трагедию блокады. И Молодецкий не заботился о том, чтобы его псевдоним оставался тайной: он хотел быть услышанным у себя на родине.

Маша Рольникайте «Я должна рассказать»

«Самокат»

Дневник «советской Анны Франк» — к счастью, выжившей и пережившей. Девочка четырнадцати лет фиксирует со школьной пунктуальностью события, кажущиеся ей немыслимыми,— а через четыре года восемнадцатилетняя девушка задается главным вопросом — без ответа: как это стало возможным? Она ведет дневник и вносит в него даже слухи, чтобы сохранить воспоминания, так как понимает, что свидетельства бесценны. Вместе с тем — это интуитивная психотерапия через текст, позволяющий хоть как-то остановить происходящее и осмыслить травматичный опыт. Некоторые записи в Вильнюсском гетто сделаны буквально в режиме реального времени, а другие, в трудовых лагерях,— через несколько дней. Удивительная трансформация языка: чем дальше, тем больше авторский взгляд останавливается на деталях войны, оккупации, холокоста — новой реальности. Этому превращению сопутствует и психологическая ломка: тяжелое понимание, что война будет длиться долго и что уничтожение евреев идет здесь и сейчас. Вместе с детским миром автора разрушается и другой, старый, существовавший на стыке трех культур — идиш, литовской и русской. Что придет ему на смену — неизвестно: не нанесла ли война миру слишком глубокую рану? Дневник символически закольцован: если 22 июня начинается с «солнца, которое разбудило весь город», как будто взятого из сочинения по литературе, то 10 марта 1945 года заканчивается красной звездочкой на шапке советского солдата.

Анна Стюарт «Акушерка Аушвица»

Перевод: Татьяна Новикова
Inspiria

Роман об одной из главных историй спасения в холокосте. Название говорит само за себя: человек, который помогает явиться в мир новой жизни, оказывается в Аушвице. Книга детализирует исторические реалии настолько, насколько это возможно в художественном тексте, где к тому же — по понятным причинам — есть место и медицинскому дискурсу. Но важнее другое: в описании женского лагеря возникает подобие уюта, его можно немного «одомашнить» — до встречи с Йозефом Менгеле, «доктором Смерть». Прототип главной героини — Станислава Лещинская, она спасла несколько сотен детей. В Аушвице практиковалась отправка светловолосых и голубоглазых в немецкие семьи на «денационализацию», акушерка же делала подобие татуировки, чтобы впоследствии родители могли узнать своих детей. Прежде всего это роман о надежде, ведь кажется удивительным, что кто-то в Аушвице думал о том, будто будет какое-то «после». Но еще это и история любви, возможной даже за колючей проволокой, а главное — выбора в пользу жизни, сколь угодно тяжелой и недолгой. Жизнь жительствует несмотря ни на что.

Кристина Эмих «Дорогая Клара!»

«Редакция Елены Шубиной»

Редкая для нашего времени — и удачная — работа в жанре эпистолярного романа. Переписка двух советских граждан, русского Виктора и немки из Поволжья Клары, вырастает в нечто большее. В предвоенные годы есть место идеализму, вере в светлое будущее, жизни и труду в режиме подвига — но и сталинскому террору, и предчувствию войны. Автор понимает своих героев и эпоху лучше их самих, однако не навязывает им своего знания: они взрослеют вместе с текстом, живут, любят и думают, а говорят не только о своих чувствах, но и о происходящем в мире. Историческая реальность описана «с голоса» двух людей, изнутри, со множеством деталей. Возникает особый эффект присутствия, интересный тем паче, что читатель знает больше героев и ждет, когда они начнут замечать то, на что надо было бы обращать внимание,— неслучайно же они еще и ведут дневники, как сознательные комсомольцы. Общая память адресатов создает для них собственный мир — к сожалению, больше воображаемый, чем действительный,— ведь история так или иначе настигает. Двое ведут диалог не только друг с другом, но и со своим временем, и со своей страной — и с нами. Исторический любовный роман в лучшем смысле слова.

Меню сайта